Погода была отвратительная: мелкий дождь, ветер, кругом лужи и грязь. В такую погоду лучше сидеть дома или стоять в пробке, слушать радио и смотреть на съеженных прохожих, а я без зонта, в легкой куртке и панамке шлепаю по лужам демисезонными туфельками.
Дождь с ветром лупили по мне изо всех сил, а я, как придурок, им сопротивлялся. От метро до холдинга пешком минут десять, я шел двадцать.
Мокрый, замерзший и, естественно, злой, я вошел в чистый и светлый холл здания. Там уже сидела Оля. Она была в нарядном серебряном пуховичке, светлых сапожках, волосы заплетены в косу, на лице ни капли косметики. Видно, снова мама ей наговорила, что она и так красивая.
Привет, котеша!
Привет.
Ты что-то слегка промок,— с самодовольной ухмылкой произнесла она.
Да есть немного, а ты, я смотрю, сухонькая.
Меня на вокзале встретил водитель.
Хорошо быть звездой.
Да, неплохо.
— Ну что, идем?
— Идем.
Мы выписали пропуск и прошли турникет.
Вам на третий этаж,— заботливо сообщил охранник.
Спасибо, мы знаем.— Я смело улыбался, будто сегодня выиграл в лотерею миллион долларов США. На деле, при самом благополучном исходе разговора, лишь верну заработанное за три года. Всего сто тысяч долларов. В пересчете на рубли два с половиной миллиона. Когда я приехал в Москву на подписание контракта, за победу был объявлена сумма 50 тысяч долларов. Мысль о том, что я могу стать ее обладателем, возбуждала мое провинциальное сознание до крайности. Для меня это были огромные деньги. Тогда я уже был миллионером в мечтах. Сейчас сумма потеряла былую привлекательность, а годы, проведенные в Москве, дорогие машины, элитные квартиры, бутики в Третьяковском проезде — все это превратило мое придуманное богатство в пыль. Не радовала даже мысль, что за участие в шоу мне должны в два раза больше, чем за победу. Если я все-таки получу эти деньги, можно будет считать, что мое участие в шоу закончилось победой. Я молча шел по коридору с этими мыслями и уже пересчитывал деньги.
Ну что, заходим? — спросила Оля. Мы остановились перед кабинетом продюсера и не решались заходить.
Давай еще раз все проговорим?
Да сколько уже можно? Мне надоело. Мама дома все уши прожужжала, теперь еще ты,— раздраженно ответила Оля.
Давай так: что нам надо?
Нам надо: мне — ежемесячную зарплату в пять тысяч баксов, а тебе — твои заработанные деньги.
Верно.
Все, заходим.
Я уверенно постучал в дверь.
Это мы, здрасте.— Оля открыла дверь и пробежала вперед.
Да, заходите. Я уже вас жду. Присаживайтесь.
Николай Алексеевич, какой кошмар! У нас в Питере двадцать градусов и солнце, а тут слякоть, холодно, дождь. А еще говорят, Питер — пасмурный город! Вообще, я в шоке.— Оля затараторила будто ей год не давали говорить.
Здравствуйте, Николай Алексеевич.— Я протянул ему руку, он охотно, ее пожал:
Салют. Присаживайтесь.
Германовский сидел за столом в небольшом кабинете. Стол стоял прямо у окна, так что свет падал ему на спину. Не самое удачное расположение, хотя по-другому его не поставишь. Я почему-то представил себя сидящим в доме напротив- со снайперской винтовкой и подумал, что удобно будет стрелять, попаду точно в голову. Комнатка была действительно маленькая, поэтому если разлетятся мозги, то большая их часть шлепнется в пустой шкаф напротив стола, а по зеленоватым стенам с вывешенными фотографиям музыкантов размажутся яркие капли крови. Все станет более торжественным, только вот Германовский останется прежним в этой же белой рубашке и черном велюровом пиджаке с закатанными рукавами. Его черная бейсболка вместе с остатками головы упадет на клавиатуру и замажет ее, хотя как раз клавиатуры мне было не жаль, она была старая и замызганная, а я такие терпеть не могу.
Он же, как всегда, был хорош и смахивал больше на пижона, чем на работника телеиндустрии. Те всегда ходят в засаленных бейсболках, пуховых жилетках, широченных штанах с обилием накладных карманов и в коричневых кроссовках, которые шьет «Columbia Sportswear Company». А в нем все было прекрасно: и одежда, и лицо, возможно, даже мысли, только взгляд казался уставшим.
Стены кабинета были увешаны фотографиями Джона Леннона, Стива Тайлера, Мика Джаггера, «Kiss», Тома Уэйтса и участников «Д2»: Степы, Алены, братьев Каримовых, Солнца, Мая. Наших с Олей фотографий не было.
Если честно, даже раздеваться не хочется,— продолжала возмущаться по поводу погоды Оля.— Вы представляете, мы на съемках моего утреннего шоу девочку прямо с постели подняли!
А разве она не была предупреждена?
Нет, я же говорю, прямо с постели!
Очень странно, потому что эта девочка может подать в суд на вашу команду за незаконную видеосъемку. Команда должна страховаться и перед съемкой или по факту подписывать соглашение с человеком, которого снимали, иначе они проиграют.
Я продолжал разглядывать фотографии, вывешенные в ряд, как в картинной галерее.
Удивительное сочетание звезд мирового масштаба с участниками «Д2»,— вслух сказал я.
Тут нет ничего удивительного. Это те люди, которые влияют на массовое сознание.
Вы хотите сказать, Николай Алексеевич, что я, Ольга Бузова, влияю на массовое сознание? — игриво спросила Оля.
Оля, ты влияешь даже на меня.— Германовский поддержал ее игривый тон.
Ну что вы, Николай Алексеевич, разве я, студентка из Санкт-Петербургского государственного университета, могу повлиять на такого зрелого мужчину в расцвете сил? — Переходить к делу Оле явно не хотелось. Я тоже медлил, но оттягивать этот момент было бессмысленно. К тому же мне очень не нравилось ее кокетство. Во мне проснулась ревность.
Николай Алексеевич,— передразнивая его низкий тон, продолжала игру Оля,— но ведь мы с вами взрослые люди, ну я-то еще не очень взрослая, но вы-то уже о-го-го! Вы просто поймите, мы тоже очень много берем полезного для себя из работы с такими талантливыми людьми...
Я больше скажу,— заметно оживился продюсер,— я тоже что-то выношу для себя полезного из той жизни, которую вы проживаете в кадре. Каждый день человек должен чему-то учиться, и, как только он сел и понял, что он знает все — ему п...дец. Поэтому я всегда готов признать за собой какие-то не очень приятные высказывания, ошибки. Я тоже человек, и мне свойственно ошибаться. Я заранее приношу свои извинения, если мои слова в прошлый раз тебя, Оля, оскорбили или показались грубыми. Они, безусловно, были эмоциональными, но мы все люди и, к сожалению, можем выходить за грань и терять над собой контроль. И в итоге, что бы мы друг другу ни говорили, результат от этого не меняется: вы все равно защищены нами, закрыты, и у вас есть все. На сегодняшний день, как бы мы ни ругались, как бы ни спорили, мы друг друга не подводим и не подставляем. Да, мы можем устраивать интриги на площадке, и они могут быть не очень приятными, но это шоу. И я тебе, Оля, еще тогда говорил, что если именно ты с этим не согласна, то никакие деньги ничего не решат.
Потому что деньги в итоге за это и платятся. Твои слезы, Оля, к сожалению,— самый дорогой товар!
Я понимаю эта, это и шоу, это и все понятно,— Оля хотела сказать что-то очень ее волнующее, и поэтому речь ее становилась бессвязной и ломаной.— Раз у нас разговор на откровенную тему, то почему как бы я, потому что я помню, когда мы сидели в беседке, вы говорили: ребят мне так жалко, что так происходит, но вы не переживайте, мы будем вас поддерживать, потому что вы по сути одна из единственных пар. Я понимаю, что мне не от кого ждать больше поддержки, кроме как от руководства, от вас, и мне хочется, чтобы лишний раз вы сказали: «Ты не переживай, все будет хорошо». Но после этого я мало того, что не получаю поддержки словесной, но вы еще и через ведущую говорите не очень приятные вещи. Ладно, мы с Настей разбираемся, но когда поднимается вопрос про видеоролики в Интернете — а вы, как никто другой, знаете, что это за ролики, я вам рассказала еще два года назад про ту ситуацию — зная что у меня никого нет, позволяете как ребятам, так и ведущим выставлять одну сторону.
Оля, вы должны понять наши резоны в этой ситуации. Мы делаем шоу на различного рода провокациях. Я думал, что за три года ты к этому привыкла и научилась защищаться. Надо понимать одну простую вещь, что, если даже в какой-то момент мы положили на одну чашу весов чуть-чуть больше, мы обязательно через какое-то время переложим на другую. В этом система нашей работы. Мы постоянно поддерживаем эти весы вот в таком колебании и балансе. И если мы допустили эту ситуацию сейчас, значит, мы обязательно развернем ее обратно и против других людей. Разве ты ни разу не видела, чтобы так было? Мы всегда так делаем. Всегда, если человек в каких-то отношениях проиграл или пострадал, он потом получает возможность оправдаться, подняться и ответить своим противникам. Это шоу, и мы делаем его таким образом с самого начала. У нас нет какой-либо личной неприязни ни к тебе, ни к тебе,-*- он показал глазами на Олю и на меня,— ни к кому-то из ребят — ни к кому! Эмоциональный фактор часто присутствует. Да, меня часто что-то раздражает и даже бесит, но мы все люди. Ничего не поделать. Считайте, что эту волну вы пережили. Я не то чтобы настаиваю, я настаивать не могу, в данном случае Рома сейчас у нас как бы свободный человек,— он подчеркнул слово «как бы»,— но я считаю правильным сейчас появление его на территории, твое присутствие, Роман, на Лобном месте, чтобы расставить все акценты.
Но вы же сами мне сказали,— наконец-то я вступил в дискуссию,— что я ушел и не должен никак ассоциироваться с «Д2» до марта месяца.
О-кей, Роман, если я тебе сейчас говорю можно, в этой ситуации, значит, это можно,— Германовский вдавил эту фразу. Я начал чувствовать его напряжение.— Ты все равно официально числишься в «Д2», для зрителя по крайней мере. Мы же объявили о том, что ты уехал, точнее, ты сам это сказал, что уехал по неким семейным обстоятельствам. Твое присутствие на площадке для зрителя, оно абсолютно...
Логично,— вставила Оля. Она развернулась ко мне и жалобным тоном продолжила: — Каждый раз я слышу на поляне от ведущих: «Ты одиночка! Ты без пары». Когда, например, кто-то говорит: «Ты не ушла за Ромой!» Это часто говорит Дашко. Это обман, потому что Рома не ушел!
Поверить не могу, Оля, ты просишь меня вернуться? — Я резко повернулся к ней.
Ну да! Ты видишь, Николай Алексеевич говорит, что ты можешь принимать участие в Лобном месте. Я бы очень хотела, чтобы ты, как раньше, пришел и поставил всех на место.
Логично,— продолжил товарищ продюсер.— Мне странно слышать, что ты, Роман, не хочешь защитить Олю. Потому что все три года ваших отношений это было твоим кредо. Зритель именно за это тебя полюбил. За то, что, невзирая на обстоятельства, ты свято оберегал свою любимую девушку.
Николай Алексеевич, я прекрасно понимаю, о чем вы говорите, но у меня нет желания возвращаться в периметр ни на минуту до тех пор, пока мне не будут выплачены мои заработанные деньги.— Я наконец-то зацепился и озвучил мысль, которая возвращала мне надежду на скорейшее возвращение средств.— Мое участие на Лобном и конфликт, которым оно, безусловно, закончится,— это работа, которую вы мне предлагаете сделать бесплатно. Давайте рассчитаемся за предыдущий этап и начнем новый.
Смотри сам, это, конечно, твой выбор, но за время твоего отсутствия картинка ваших отношений, которая до твоего ухода была выигрышной, может существенно поменяться, учитывая Олино неумение постоять за себя. У Оли в твое отсутствие нашлось слишком много умных врагов: Степан, Рустам, Дашко, Тори, Рассел,— и все они будут прилагать максимум усилий, чтобы потопить ваши отношения до розыгрыша квартиры.
Николай Алексеевич,— снова залепетала Оля,— а нельзя этот конфликт вообще раз и навсегда разрешить?
Оля, я не могу запретить ребятам говорить про тебя и осуждать твое поведение. Это, пожалуй, самое интересное в сложившейся ситуации. Телезритель хочет это видеть. А от тебя мне странно слышать подобные высказывания, потому что так было всегда. И вы сами неоднократно осуждали ребят за это. Кто-то не ушел за кем-то, и к человеку возникали вопросы — это логично. Вы сейчас говорите о деталях, а я пытаюсь донести до вас ситуацию в целом. Мне самому интересно, чтобы тот конфликт балансировал, и где-то мы будем подкреплять одну сторону аргументами, через ведущих, где-то другую, в этом есть наша работа. Опять же поймите, если вы считаете, что это вам вредит, что это как-то очень сильно отражается на вашей жизни, тогда лучше не играть во все это. Поймите это раз и навсегда. Надо либо с этим соглашаться и играть в эту игру, либо уходить. Да, у вас настоящие отношения, отлично, замечательно. Я ничего не имею против, и пусть они будут, но это же игра! — Германовский возбуждался от собственных слов.— И ты, Оля, правильно сказала, вы в ней живете. В этом есть некоторый дисбаланс всего происходящего, вы уже привыкли в этом жить и начинаете забывать, что это всего лишь игра — игра по своим правилам, по своим законам и в итоге игра на деньги, за деньги и за главный приз. И люди будут делать все, чтобы получить этот главный приз. Так неужели не понятно, почему Дашко именно сейчас затеяла эту войну?
Почему она говорит, если бы ты, Оля, хотя бы извинилась... я перед ней извинялась три раза! — глупо вставила Оля.
Нет, нет, нет! Да пойми ты, Оля, наконец,— продолжал Германовский,— что это делается для усиления некой гиперболизации ее позиции, для того, чтобы потом с треском провалить. У нас нет задачи кого-то унизить, а кого-то возвысить — нет. Но, чтобы шоу продолжалось, мы должны это делать. Вы помните, по ряду причин вначале мы не делали этого, и что на проекте было? Болото. Помните? Были такие времена. Мы же занимаемся бизнесом, так же как и вы! Мы зарабатываем деньги на ваших эмоциях. И либо вы соглашаетесь с этим, либо не соглашаетесь. Но нельзя жить на проекте с несогласием внутри. Мы постоянно будем вынуждены иметь вот такие неприятные конфликты и ситуации, которые имеем. Опять же, возвращаясь к Дашко, понятно, почему она сейчас начала это. В этом есть ее резон. 14 февраля состоится розыгрыш квартиры, это единственный фактор, который сейчас влияет на все.
Ну понятно,— спокойно ответила Оля, отрешенно глядя в окно.
Но наша встреча сегодня состоялась по другому поводу.
Совершенно верно,— довольный возвращением разговора в интересующее меня русло, подчеркнул я.
Насколько я знаю, Оля собралась сегодня покинуть проект.— Германовский снова начал говорить спокойно и размеренно. Так обычно говорят учителя в школе, которые имеют огромное желание за урок отыграться на учениках.— Мое личное отношение к этой ситуации как продюсера пусть остается личным. Любое ваше решение я приму. Если вы приняли решение уходить, значит, вы сегодня уйдете. По своей работе я обязан согласовывать рабочие моменты с руководством, и они ищут выходы из сложившейся ситуации.
Последнее предложение, которое они поручили мне сформулировать вам, звучит следующим образом: поскольку ты, Оля, в качестве главной причины своего ухода озвучиваешь отсутствие гарантий и неприятный случай, произошедший с Романом, есть предложение выплату денег по Роминому договору перенести на дату его возвращения на проект. Деньги будут перенесены на действующий договор, который ты, Роман, надеюсь, подпишешь при возвращении в марте. Второй момент: если ты, Оля, настаиваешь на ежемесячной выплате в пять тысяч долларов, то мы делаем ее возможной для тебя с первого ноября. Вот эти два условия. Если они вас устраивают, то все в порядке, если не устраивают — ну что ж, больше нам, к сожалению, предложить нечего. Да, и еще, если вы, несмотря ни на что, сейчас принимаете решение уходить, то теряете все накопленные деньги...
После его слов повисла огромная пауза. Сейчас за окном должна сверкнуть молния и разразиться гром, но ничего подобного не случилось, Оля своим раболепским голоском отбила у молнии желание блеснуть.
На самом деле, вы сказали то, что я хотела... — Она была довольна!
Да, и еще,— вернулся к разговору Германовский,— твои, Оля, деньги за сентябрь ты получишь уже десятого ноября, если, конечно, подпишешь договор о дальнейшем пребывании в шоу.— Он улыбался.
Я перекинул взгляд на Бузову. Это немыслимо, но она сидела с трудом скрывая свою радость! Ее распирало от мысли, что все окончено, уже не надо уходить с проекта и совсем скоро ей будут платить по 120 тысяч рублей. В ту самую секунду я почувствовал, что больше ей не нужен, она получила с моей помощью все, что хотела, и теперь ее больше не интересуют мои проблемы. Тем временем меня все больше раздражало ее цветущее лицо, самоуверенная ухмылка продюсера и его бескомпромиссный тон.
— Если мне не изменяет память, вы обещали выпла
тить в сентябре целиком всю сумму.— От злости и бе
зысходности мое лицо заливало краской. Я сдерживал
себя, чтобы не перейти на крик: — Так почему сейчас
речь идет о выплате денег в марте?
Германовский был чрезмерно спокоен, более того, он говорил с издевкой:
По поводу марта я уже сказал — это решение руководства. Тебе пошли навстречу и готовы выплатить деньги только на предложенных условиях.— Я кожей чувствовал, как он, нащупав слабое место, давит туда, упиваясь моей беспомощностью.
Я и не сомневалась, что все решится,— расплылась в улыбке Оля.
Дело не в тебе и не в твоих сомнениях,— взяв мягкий, отеческий тон, говорил Германовский.— А в том, что над этим вопросом работают люди из юротдела, эти люди общаются с другими людьми, которые бывают на площадке, и в конечном итоге это доходит до девочки Маши, которая является участницей, а Маша в свою очередь делится по-девичьи с подругой, и слух про неуплаты участникам расползается по всем людям, связанным с проектом. Это неверно.
Где гарантии, что деньги выплатят в марте? — продолжал злиться я.
Роман,— обращаясь ко мне, Германовский сложил руки, как учили в школе. «Руки на парту»,— пронеслось у меня в голове.— Я знаю, ты всегда и во всем видишь подвох. Тебе кажется, что все вокруг пытаются тебя нае...ать. Это, безусловно, полезная х...йня.— Он выпрямился в своем кресле и заговорил намного громче: — Но нельзя превращать это в свое знамя, которое ты несешь по жизни. Потому что в конечном итоге с такой позицией ты проиграешь. Сейчас у тебя, к твоему сожалению, не та ситуация, в которой ты можешь диктовать условия.
А что мне делать сейчас, если я решила...— Оля вклинилась в разговор.
Тебе нужно срочно...— Германовский сделал паузу и продолжил в более дружелюбном тоне: — Сегодня какое?.. 25 октября? Так вот, сегодня же надо встретиться с юристами и подписать договор. В этом случае ты уже десятого ноября получишь свои пять тысяч долларов за сентябрь. Сейчас я скажу юристам, чтобы они уже начинали готовить форму договора, по которой будут проходить ежемесячные выплаты твоих, Оля, денег.
Оля повернулась ко мне и шепотом заговорила: «Ко-теш, ну что ты опять злишься? Видишь, все удачно складывается. Я думаю, что большего от них мы не добьемся. Надо соглашаться на эти условия. А? Как ты?»
Извините, Николай Алексеевич,— наклонив голову набок, с сосредоточенным лицом поинтересовалась Оля,— скажите подробнее, что надо будет подписать?
Тебе надо будет подписать задним числом новый договор, по которому тебе будут начислены деньги за сентябрь. Заявка на тебя в бухгалтерии уже есть, ну это мы обсуждали по телефону.
То есть получается, что я в ноябре уже получу свои деньги?
Да, да, все именно так, уже 10 ноября.— Германовский расплылся в доброй улыбке.
Ура! — Оля запищала что есть силы, вскинула руки к потолку и радовалась так, будто только что забила победный гол за сборную омского «ГазМяса». Она кинулась мне на шею и начала хаотично наносить поцелуи, размазывая свою помаду с блестками мне по лысине. Я натянуто улыбался.
Германовский, приняв такую реакцию за положительный ответ, поднял трубку внутреннего телефона, набрал короткий номер и заговорил:
Ирина, салют. Подготовь, пожалуйста, Ольге договор на подпись. Роман остается без изменений. Да-да. Хорошо. Спасибо.— Он повесил трубку и, улыбаясь, с издевкой произнес: — Оля, ты можешь уже идти и подписывать договор.— В этот момент я не видел в нем ни капли сострадания. Он был счастлив в своем локальном величии.
Что, уже можно идти подписывать? Так быстро? — переспросила Оля.
Да, конечно, юристы уже ждут.
Котеша, класс! Идем скорее, а то они передумают.
На обратном пути ко мне зайдите.
Его фраза, сказанная мне в лоб, догнала Олю уже в коридоре. Она неслась по холдингу вприпрыжку, как ребенок. Я же шел, как слепой, сталкиваясь с дверными проемами, шатаясь, чувствуя, как моя кровь пульсирует в висках, как холодным потом покрылись руки. Я не видел ничего перед собою, кроме красной колыхающейся тряпки, облаченного в золотые доспехи матадора с торжественно поднятой рукой и окровавленной шпагой. В голове пульсировало: «Убил... убил... убил... продалась... продалась... продалась...»
— Котеша, тебе что, плохо? Котен? — заботливо за
тараторила Бузова, склонившись надо мной.— На вот,
глотни водички.
Я глотнул. Мне стало заметно легче.
Мы пошли по коридору к юротделу, Оля настойчиво пыталась вложить свою руку в мою. Я отказывался ее брать.
Ну что, котеша, я считаю хорошо, что мы так побеседовали. Да?
Ты серьезно? Может быть, и хорошо, но для себя я ничего хорошего не наблюдаю. Мои деньги как были виртуальными, так ими и остаются. Единственное, чего мы сегодня добились,— это повышения твоей зарплаты.
Ну все равно хорошо.— Оля довольно улыбалась.
Оль,— я говорил, пытаясь унять гнев,— хорошо для кого? Для тебя? Думаю, да. Тебе, безусловно, хорошо! Только вот мне не очень.
А что. тебе мешает? Тебе сказали, что деньги будут в марте, разве это не здорово?
Ты что, издеваешься? Германовский обещал мне все выплатить в сентябре, не сделал. Почему я должен верить в то, что он сделает это в марте?
Я не вижу в этом ничего противоестественного.
Еще пятнадцать минут назад ты хотела уходить оттуда, потому что сомневалась, а сейчас уже уверена?! Может, ты меня еще попросишь вернуться?
Я действительно считаю, что тебе надо вернуться.
Зачем? — не выдержал и прикрикнул я.
Меня там обижают. Ты что, не понимаешь? — Она начинала злиться. Ноздри раздулись, лицо покраснело.
Оля, кого защищать? Тебя?! Ты только что меня предала! Как только ты услышала, что вопрос с твой зарплатой решен, ты тут же наплевала на меня, ты сознательно перечеркнула «нам» и жирно написала «мне»! Ты променяла любимого человека на вшивый комфорт в ненавистном тебе месте с хорошей зарплатой. Ты белобрысое чудовище! А то, что ты сделала,— это не любовь и даже не партнерство, это называется предательство!
Предатель — это ты! Ты отсиживаешься за периметром в то время, когда меня морально уничтожают! Поэтому я сегодня выбрала для себя лучшее!
Что, «Д2» лучшее?
Нет, деньги, которые мне там платят! — Оля неожиданно вышла из образа глупой блондинки. На меня это подействовало отрезвляюще. Она четко, уверенно, без излишних сентиментальностей продолжала: — Ты сидишь там за периметром, зарабатываешь копейки, и что, я должна уходить к тебе? Почему я должна это делать?
Наверное, потому что ты любишь меня... и хочешь, чтобы мы вместе прошли сложности. Так обычно делают любящие люди. Знаешь, как у Булгакова в «Мастере и Маргарите»: «Любящие, к сожалению, вынуждены принимать на себя невзгоды любимых».
Я готова была тебя любить в периметре, но я вижу, что за периметром ты ни на что не способен. Я бы сосала твой х...й, и это была бы моя единственная еда!
Как у тебя язык поворачивается такое говорить? Только что я тебе зарплату повысил, и ты, выходя из кабинета с довольным лицом, мне такое способна предъявлять?
Зарплату я сама повысила, и не надо приписывать себе лишние заслуги! Извини, ты не разрешишь мне войти в лучшую жизнь,— сказала она, взявшись за ручку двери юротдела.
РОМАН ТРЕТЬЯКОВ
Простите, госпожа Бузова... конечно.
Вот и прекрасно. До свидания. Можешь постоять тут, тебе есть о чем подумать.
Она закрыла за собой дверь. Я еще несколько мгновений стоял, молча уставившись в захлопнувшуюся передо мной дверь, а потом тихо произнес: «Пока» — и, развернувшись, быстро зашагал к выходу из здания. |
